Неточные совпадения
— Ну вот, теперь
мы сядем спокойно, — сказала графиня Лидия Ивановна, с взволнованною улыбкой поспешно пролезая
между столом и диваном, — и
поговорим за нашим чаем.
— Еще я хотел вас попросить, чтобы эта сделка осталась
между нами, —
говорил Чичиков, прощаясь.
— Но знаете ли, что такого рода покупки, я это
говорю между нами, по дружбе, не всегда позволительны, и расскажи я или кто иной — такому человеку не будет никакой доверенности относительно контрактов или вступления в какие-нибудь выгодные обязательства.
— Я должен благодарить вас, генерал, за ваше расположение. Вы приглашаете и вызываете меня словом ты на самую тесную дружбу, обязывая и меня также
говорить вам ты. Но позвольте вам заметить, что я помню различие наше в летах, совершенно препятствующее такому фамильярному
между нами обращению.
— Я никак в том не сомневаюсь, что вы на это дело совершенно будете согласны, — сказал Чичиков, — потому что это дело совершенно в том роде, как
мы сейчас
говорили. Совершено оно будет
между солидными людьми втайне, и соблазна никому.
Вы
говорите: «или вы, или он?», стало быть, тем самым показываете мне, как немного я для вас значу… я не могу допустить этого при отношениях и… обязательствах, существующих
между нами.
Ну поцелуйте же, не ждали?
говорите!
Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.
Удивлены? и только? вот прием!
Как будто не прошло недели;
Как будто бы вчера вдвоем
Мы мочи нет друг другу надоели;
Ни на́волос любви! куда как хороши!
И
между тем, не вспомнюсь, без души,
Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,
Верст больше седьмисот пронесся, — ветер, буря;
И растерялся весь, и падал сколько раз —
И вот за подвиги награда!
Нет-с, книги книгам рознь. А если б,
между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег; ох! басни — смерть моя!
Насмешки вечные над львами! над орлами!
Кто что ни
говори:
Хотя животные, а всё-таки цари.
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например… А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношения
между мужчиной и женщиной?
Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты
говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
— Может быть, но — все-таки!
Между прочим, он сказал, что правительство, наверное, откажется от административных воздействий в пользу гласного суда над политическими. «Тогда,
говорит, оно получит возможность показать обществу, кто у
нас играет роли мучеников за правду. А то,
говорит, у
нас слишком любят арестантов, униженных, оскорбленных и прочих, которые теперь обучаются, как надобно оскорбить и унизить культурный мир».
— Ты, конечно, знаешь: в деревнях очень беспокойно, возвратились солдаты из Маньчжурии и бунтуют, бунтуют! Это —
между нами, Клим, но ведь они бежали, да, да! О, это был ужас! Дядя покойника мужа, — она трижды, быстро перекрестила грудь, — генерал, участник турецкой войны, георгиевский кавалер, — плакал! Плачет и все
говорит: разве это возможно было бы при Скобелеве, Суворове?
Сама с собой я страшно откровенна и вот
говорю тебе, что не понимаю, зачем произошло все это
между нами?
— Угощайтесь на здоровье, —
говорил Осип, ставя пред Самгиным кружку чая, положив два куска сахара и ломоть хлеба. —
Мы привыкли на работе четыре раза кушать: утром, в полдни, а вот это вроде как паужин, а
между семью-восемью часами — ужин.
«Что это она вчера смотрела так пристально на меня? — думал Обломов. — Андрей божится, что о чулках и о рубашке еще не
говорил, а
говорил о дружбе своей ко мне, о том, как
мы росли, учились, — все, что было хорошего, и
между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет все доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как…»
— Это мой другой страшный грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и не отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут,
между нас… Прости меня и ты, покойница! —
говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая руку к небу. У Веры пробежала дрожь по телу. — Прости и ты, Вера, — простите обе!.. Будем молиться!..
— Я не знаю, известен ли этот факт… и так ли это, — пробормотал я, — но я удивляюсь, что вы считаете это все так естественным, а
между тем давно ли Крафт
говорил, волновался, сидел
между нами? Неужто вам хоть не жаль его?
Но если я и вымолвил это, то смотрел я с любовью.
Говорили мы как два друга, в высшем и полном смысле слова. Он привел меня сюда, чтобы что-то мне выяснить, рассказать, оправдать; а
между тем уже все было, раньше слов, разъяснено и оправдано. Что бы я ни услышал от него теперь — результат уже был достигнут, и
мы оба со счастием знали про это и так и смотрели друг на друга.
Не
говоря с ней ни слова,
мы помещались, он по одну сторону, а я по другую, и с самым спокойным видом, как будто совсем не замечая ее, начинали
между собой самый неблагопристойный разговор.
По временам
мы видим берег, вдоль которого идем к северу, потом опять туман скроет его. По ночам иногда слышится визг: кто
говорит — сивучата пищат, кто — тюлени. Похоже на последнее, если только тюлени могут пищать, похоже потому, что днем иногда они целыми стаями играют у фрегата, выставляя свои головы, гоняясь точно взапуски
между собою. Во всяком случае, это водяные, как и сигнальщик Феодоров полагает.
«Как же так, —
говорил он всякому, кому и дела не было до маяка,
между прочим и мне, — по расчету уж с полчаса
мы должны видеть его.
Ездят они туда не с пустыми руками, но и не с данью, а с подарками — так сказал
нам миссионер,
между тем как сами они отрекаются от дани японцам, а
говорят, что они в зависимости от китайцев.
Мы между тем переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь друг с другом словом. «Попробуйте, —
говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «Нет, где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» —
говорил он с гримасой.
Ах, если б
нам этакую!» —
говорил я, пробираясь
между иссохшими кустами хлопчатой бумаги, клочья которой оставались еще кое-где на сучьях и белели, как снежный пух.
Между тем ночь сошла быстро и незаметно.
Мы вошли в гостиную, маленькую, бедно убранную, с портретами королевы Виктории и принца Альберта в парадном костюме ордена Подвязки. Тут же был и портрет хозяина: я узнал таким образом, который настоящий: это — небритый, в рубашке и переднике;
говорил в нос, топал, ходя, так, как будто хотел продавить пол. Едва
мы уселись около круглого стола, как вбежал хозяин и объявил, что г-н Бен желает
нас видеть.
С какой холодной важностью и строгостью в лице, с каким достоинством
говорил губернатор, глядя полусурово, но с любопытством на
нас, на новые для него лица, манеры, прически, на шитые золотом и серебром мундиры, на наше открытое и свободное
между собой обращение!
Мы скрадывали невольные улыбки, глядя, как он старался поддержать свое истинно японское достоинство.
Она
говорила по-французски, и
между нами завязался живой разговор.
Мы продолжали подниматься по узкой дороге
между сплошными заборами по обеим сторонам. Кое-где
между зелени выглядывали цветы, но мало. А зима,
говорит консул. Хороша зима: олеандр в цвету!
9-го февраля, рано утром, оставили
мы Напакианский рейд и лавировали, за противным ветром,
между большим Лю-чу и другими, мелкими Ликейскими островами, из которых одни путешественники назвали Ама-Керима, а миссионер Беттельгейм
говорит, что Ама-Керима на языке ликейцев значит: вон там дальше — Керима. Сколько по белу свету ходит переводов и догадок, похожих на это!
Была и разница
между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом
мы поговорим после, потому что теперь к второму подъезду с дребезгом подкатился экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала своей головой какой-то девушке, которая только что вышла на террасу.
— Как жестоко можно ошибиться в людях, даже в самых близких, — меланхолически
говорила она Зосе. — Я, например, столько времени считала Александра Павлыча самым отчаянным гордецом, а
между тем оказывается, что он совсем не гордец. Или взять Сергей Александрыча… Ах, mon ange, сколько
мы, женщины, должны приносить жертв этим отвратительным эгоистам мужчинам!..
Встречаясь со взволнованными из иноков, отец Паисий стал даже выговаривать им: «Таковое и столь немедленное ожидание чего-то великого, —
говорил он, — есть легкомыслие, возможное лишь
между светскими,
нам же неподобающее».
— О, как вы
говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А
между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были так добры, что допустили
нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
— Вы и
нас забыли, Алексей Федорович, вы совсем не хотите бывать у
нас: а
между тем Lise мне два раза
говорила, что только с вами ей хорошо.
День спустя посылаю к нему Смурова и чрез него передаю, что я с ним больше «не
говорю», то есть это так у
нас называется, когда два товарища прерывают
между собой сношения.
Маленькая тропка повела
нас в тайгу.
Мы шли по ней долго и почти не
говорили между собой. Километра через полтора справа от дорожки я увидел костер и около него три фигуры. В одной из них я узнал полицейского пристава. Двое рабочих копали могилу, а рядом с нею на земле лежало чье-то тело, покрытое рогожей. По знакомой мне обуви на ногах я узнал покойника.
Как ни старались
мы избежать бродов,
нам не удалось от них отделаться. Но все же заметно было, что они становились реже. Через несколько километров река разбилась на протоки,
между которыми образовались острова, поросшие тальниками. Тут было много рябчиков.
Мы стреляли, но ни одного не могли убить: руки дрожали, не было сил прицеливаться как следует. Понуро
мы шли друг за другом и почти не
говорили между собой.
Как и надо было ожидать, наше появление вызвало беспокойство среди корейцев. В фанзе было свободно, и потому
мы разместились на одном из канов. Дерсу сделал вид, что не понимает их языка, и внимательно стал прислушиваться к тому, что они
говорили между собою.
Чжан Бао советовал вернуться назад, на Билимбе, и постараться дойти до зверовых фанз. Совет его был весьма резонным, и потому
мы в тот же день пошли обратно. Еще утром на перевале красовалось облако тумана. Теперь вместо него через хребет ползли тяжелые тучи. Дерсу и Чжан Бао шли впереди. Они часто поглядывали на небо и о чем-то
говорили между собой. По опыту я знал, что Дерсу редко ошибается, и если он беспокоится, то, значит, тому есть серьезные основания.
Отряд наш несколько отстал, а
мы с Дерсу шли впереди и
говорили между собой.
Голод сильно мучил людей. Тоскливо сидели казаки у огня, вздыхали и мало
говорили между собой. Я несколько раз принимался расспрашивать Дерсу о том, не заблудились ли
мы, правильно ли
мы идем. Но он сам был в этих местах первый раз, и все его соображения основывались лишь на догадках. Чтобы как-нибудь утолить голод, казаки легли раньше спать. Я тоже лег, но мне не спалось. Беспокойство и сомнения мучили меня всю ночь.
— Нет, Саша, это так. В разговоре
между мною и тобою напрасно хвалить его.
Мы оба знаем, как высоко
мы думаем о нем; знаем также, что сколько бы он ни
говорил, будто ему было легко, на самом деле было не легко; ведь и ты, пожалуй,
говоришь, что тебе было легко бороться с твоею страстью, — все это прекрасно, и не притворство; но ведь не в буквальном же смысле надобно понимать такие резкие уверения, — о, мой друг, я понимаю, сколько ты страдал… Вот как сильно понимаю это…
— Так эта записка служит причиною новой ссоры
между нами? — сказал он, опять смеясь: если так, я отниму ее у вас и сожгу, ведь вы знаете, про таких людей, как
мы с вами,
говорят, что для
нас нет ничего святого. Ведь
мы способны на всякие насилия и злодейства. Но что же, могу я продолжать?
— Никому, никому ни слова. Что
мы говорили, останется, я надеюсь, я прошу,
между нами двумя.
Есть удивительная книга, которая поневоле приходит в голову, когда
говоришь об Ольге Александровне. Это «Записки» княгини Дашковой, напечатанные лет двадцать тому назад в Лондоне. К этой книге приложены «Записки» двух сестер Вильмот, живших у Дашковой
между 1805 и 1810 годами. Обе — ирландки, очень образованные и одаренные большим талантом наблюдения. Мне чрезвычайно хотелось бы, чтоб их письма и «Записки» были известны у
нас.
Старик, исхудалый и почернелый, лежал в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня;
мы положили его в гроб, а через два дня опустили в могилу. С похорон
мы воротились в дом покойника; дети в черных платьицах, обшитых плерезами, жались в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались
между собой и ходили на цыпочках. Не
говоря ни одного слова, сидела Р., положив голову на руку, как будто что-то обдумывая.
— Entre nous soit dit, [
Говоря между нами (фр.).] ваша Надина, кажется, очень ему понравилась. Вчера все заметили.
— Хорошо еще, что у
нас малых детей нет, а то бы спасенья от них не было! —
говорила матушка. — Намеднись я у Забровских была, там их штук шесть мал мала меньше собралось — мученье! так
между ног и шныряют! кто в трубу трубит, кто в дуду дудит, кто на пищалке пищит!
— Постой, Катерина! ступай, мой ненаглядный Иван, я поцелую тебя! Нет, дитя мое, никто не тронет волоска твоего. Ты вырастешь на славу отчизны; как вихорь будешь ты летать перед козаками, с бархатною шапочкою на голове, с острою саблею в руке. Дай, отец, руку! Забудем бывшее
между нами. Что сделал перед тобою неправого — винюсь. Что же ты не даешь руки? —
говорил Данило отцу Катерины, который стоял на одном месте, не выражая на лице своем ни гнева, ни примирения.
Сразу узнал его —
мы десятки раз встречались на разных торжествах и,
между прочим, на бегах и скачках, где он нередко бывал, всегда во время антрактов скрываясь где-нибудь в дальнем углу, ибо, как он
говорил: «Не подобает бывать духовной особе на конском ристалище, начальство увидит, а я до коней любитель!»
Между тем далекие события разгорались, и к
нам, точно порывами ветра, стало заносить их знойное дыхание. Чаще и чаще приходилось слышать о происшествиях в Варшаве и Вильне, о каких-то «жертвах», но старшие все еще старались «не
говорить об этом при детях»…